Утром в гостиницу приехали Любна и Хасан. Владелец Atoz-а звонил на мобильный и подтвердил, что машина готова. На такси (как всегда – музей на колесах) доехали до места, внесли предоплату за три дня.
– А где машина? – спрашиваем.
– У брата, около магазина.

Через двадцать минут по хартумским пробкам добрались до магазина брата. Вышел его сотрудник – отдал ключи, показал машину. Блиц-осмотр черненького минивэна-малютки серьезных недостатков не выявил. Имелось несколько царапин на кузове, от запаски в багажнике остался только литой диск и чудом державшиеся на нем черные лохмотья, с трудом напоминавшие резину. Изучив по запаске строение бескамерных покрышек, я задал вопрос о документах.

– Какие документы? Вот наклейка. Если остановят, скажешь, у Тáрика взял! – с этими словами молодой человек похлопал по треснутому лобовому стеклу, на котором красовалась круглая бледно-зеленая наклейка, свидетельствовавшая, видимо, о том, что машина зарегистрирована, и на ней можно ездить.

Пока я переваривал информацию, он на прощание потряс мою руку и скрылся в магазинчике. Мы сели в машину. Весело удивляясь отсутствию документов на машину, я завелся, нажал тормоз и включил заднюю скорость… В ту же секунду я понял, что я не в Москве, это не моя машина, и коробка у нее не автомат. На душераздирающий скрежет механической коробки передач, переключенной без сцепления, обернулись все, кто стоял, сидел, шел, ехал в тот момент в радиусе 100 метров. Выбежал из лавки парень, отдавший минуту назад мне ключи. Я его успокоил, мол, всё «о-кей». Хасан предложил пока не пытаться уехать, а зайти посмотреть сувениры в соседнем ряду. Сжигаемые недоумевающими взглядами свидетелей моего водительского фиаско, мы направились к сувенирным лавкам. В общем, имидж «хаваджя» мне поправить никак не удавалось.

Сувениры в Судане трех видов – полезные, на комод и на стену. К полезным относятся:
а). сумка женская из змеиной или крокодильей кожи (бывает, крокодилу оставляют даже лапы и голову, которые свисают с сумки);
б). портмоне и ремень мужские из змеиной кожи, кошелек женский из нее же;
в). национальные суданские мужские туфли из нее же;
г). просто красивые женские сандалии из нее же;
д). пепельницы, обклеенные змеиной кожей с настоящей лакированной крокодильей пастью спереди (многие крокодильчики не доживают и до месяца от роду).

К «накомодным»:
а). слоны, носороги, бегемоты, крокодилы, воины, женщины, женщины нагие и проч. из черного дерева – всех размеров;
б). те же – из слоновой кости (хит сезона – семья слонов, вырезанная из их же собственной кости, идущая по резной подставке из черного дерева или по своему же резному бивню);
в). не столь многочисленные – макеты кораблей, самолетов из разных материалов, кожаные верблюды, маленькие глиняные кувшинчики, уменьшенные копии других национальных символов и аксессуаров.

К настенным:
а). кожаная карта Судана с наклеенными кожаными же изображениями суданской домашней утвари и проч.;
б). страшные африканские маски (чем уродливей морда – тем дороже);
в). «ориджинал» арабское холодное оружие, с которым всё равно в самолет не пустят.

Мы много ходили, приценивались, узнавали, удивлялись, но, поскольку серьезно Любна не торговалась, я понял, что сувениры будем покупать позже и в другом месте. Попили свежевыжатый сок апельсина в соседней лавке и направились к машине. По дороге, в проходе между лавками, Хасан, так чтоб Любна не заметила, со звонким хрустом раздавил ногой пятисантиметрового таракана. Сок в моем животе тревожно булькнул. (Извините.)

На этот раз я воспользовался сцеплением, и, с музыкой и кондиционером, мы отправились колесить по городу. Немного покатались, съездили в Северный Хартум («Хартум Бахри») – перекусили пиццей с газировкой. В Хартуме много мест, где можно за пару долларов вкусить горячей, специально для тебя приготовленной пиццы, запив ее газировкой. Газировку можно вообще купить на каждом шагу. Но есть проблема. Судан еще не охвачен пластиковым бумом. Практически все напитки продаются тут в стеклянной таре. Вернее, напитки продаются, а тара – нет. Купил газировки – пей, не отходя от кассы. Или приходи в магазин с пустой бутылкой – оставляй ее и уходи с напитком куда хочешь. Позже я всегда держал в машине одну-две пустые бутылки, чтобы не приходилось привязываться к определенному магазину на время распития напитка. Такое неудобство на самом деле – большой плюс. Благодаря этому стеклянная тара не попадает на улицы – к другому мусору, а это было бы катастрофой – 90% суданских детей бегают босиком. Окажись стекло в куче мусора или на улице, оно могло бы доставить много хлопот не только малышам, но и автомобилистам. Ну а покупатель платит только за жидкость, тут же сдавая посуду. Получается около 6 российских рублей за 250 мл любимого напитка. Для меня, например, таковым в Судане стал «Vimto». Я поглощал его литрами.

Осмотрев еще пару-тройку кварталов, которые были, в общем-то, как две капли воды похожи друг на друга, мы поехали регистрировать меня в Министерстве внутренних дел Судана. Дело в том, что каждый иностранец, прибывающий в Судан, должен в течение трех дней с момента въезда зарегистрироваться в том городе, в котором он собирается жить. Гостей столичной агломерации регистрируют в небольшом офисе в здании Ministry of Interior. По счастливому стечению обстоятельств у меня в бумажнике оказалась пара фотографий 3х4, совершенно необходимых для регистрации. Если б не они, пришлось бы воспользоваться недешевыми услугами фотографа на «сук áраби». Скучающие служащие в военизированной форме смотрели суданский футбол, когда мы отвлекли их своей регистрацией. Регистрация была получена быстро и без проблем (это был единственный такой счастливый случай).

Уплатив небольшую регистрационную пошлину и получив необходимый штамп, мы собрались ехать домой к родителям Любны. Я заехал в гостиницу, чтобы принять душ, переодеться и взять сумку с подарками. Поскольку я решил еще и побриться (чтобы быть совершенно неотразимым), процесс подготовки к сватовству затянулся. Через полчаса взволнованный моим отсутствием Хасан обнаружил меня у стойки ресепшн в поисках зеркала. В моем номере, как и в туалете зеркала не оказалось, а бриться перед большим зеркалом на лестничном пролете около гостиничного холла я не решился, да и темновато там было. Зеркало было изъято из пустующего номера на верхнем этаже. Вскоре я, побритый, причесанный, чистый, весь в белом, сам белый, вышел из гостиницы в сопровождении Хасана. По пути фотографировались на набережной Нила перед гостиницей «Гранд Холидей Вилла», покупали аудиокассеты с суданской музыкой и пили газировку.

В августе в Судане темнеет рано – в начале девятого вечера, когда мы добрались до нужного адреса в районе Тасаа в Омдурмане, было совершенно темно. Любна вышла из машины и попросила нас с Хасаном немного подождать. Мы молча выкурили по сигарете. Я сидел в машине и, слушая задорные мелодии в исполнении суданских певцов Махмуда и Фарфура, пытался представить себе момент встречи с семьей Любны. За высокой каменной стеной в аккуратном неброском доме жила семья, с которой мне предстояло найти общий язык. Небольшие железные ворота, густой постриженный кустарник вдоль стены, деревья в красивых каменных клумбах, яркий фонарь над входом и слабый свет внутри, едва обозначающий в темноте контуры самого дома – все это утопало в душном вечернем воздухе и размеренном пении цикад. Пауза затянулась…

Наконец, вышла Любна и, явно волнуясь, с неуверенной улыбкой позвала нас внутрь. В дверях нас встретил отец Любны. Он был совсем не похож на мужчину с той фотографии, которую я не раз разглядывал дома в Москве. Добрые уставшие глаза, седые усики, небольшой нос, загорелое (если так можно сказать про суданского араба) лицо, покрытое морщинами. Такими лицами обычно художники-иллюстраторы наделяют умудренных опытом гусар или матросов из рассказов о героях и сражениях. Но лицо моего потенциального тестя было закалено не сражениями, а беспощадным суданским солнцем и соленым морским воздухом, ведь бóльшую часть жизни он прожил в Порт-Судане, на берегу Красного моря, где жара иногда достигает критических для выживания человека величин. Он, широко улыбаясь, хлопнул меня по левому плечу (традиционное суданское дружеское приветствие), пожал руку и, произнеся пару непонятых мною приветственных фраз на арабском, пригласил в дом.

Вернее сказать – на площадку перед домом. За день дом нагревается, и сидеть вечером на улице, под открытым небом, гораздо приятнее. Посреди площадки квадратом стояли четыре железных кровати, накрытые матрасами и покрывалами. На одну из них сел отец Любны, на другую Хасан, на третью я. Любна зашла в дом, чтобы принести воды. После обмена улыбками возникла неловкая тишина. Я старался оглядеть двор, не забывая при этом продолжать улыбаться. Отсутствие возможности общаться напрямую с отцом Любны меня сильно угнетало. Его английский был явно не сильней моего арабского, поэтому все, что мы могли друг у друга спросить это: «Который час?» и «Сколько стоит манго?». Также я готов был выдать ему порядка сорока выученных арабских слов на темы «Транспорт», «Еда» и «Числа». Однако я подумал, что он все их и без меня знает. Тишину разрядил Хасан каким-то банальным вопросом. Они с «тестем» повели размеренную беседу, в которой фигурировали слова «моску» и «руси». Минут через десять появилась Любна, которую я, с улыбкой на лице, словесно «приласкал» за столь долгое отсутствие. Мало-помалу, беседа началась. Любна исполняла роль переводчика-редактора. Разговор «ни о чем» продолжался минут 20, появилась еще одна сестра Любны – Су’ат, вышла поприветствовать меня мама Любны, подсела Надя. Хасан извинился, сказал что спешит, попрощался и оставил меня один на один с семьей Любны. Я открыл свою красную сумку и начал раздавать подарки.

Через час я уже чувствовал себя совершенно комфортно в этой семье. Вскоре в дверях дома появился большой круглый алюминиевый поднос. На нем Надя несла несколько блюд с едой и хлеб. Между кроватями возник то ли столик, то ли табуретка, которую суданцы называют «тарабéза». Вот так неожиданно, на другом континенте, в совершенно другой культуре, я встретил видоизмененное слово «трапеза» (или изначальное его звучание). На «тарабезу» водрузили поднос, превратив его, таким образом, в большой круглый стол. Принесли два-три стула для тех, чьи кровати были слишком далеко от подноса, и начали есть. Среди нескольких фулеподобных и кашеобразных блюд были замечены макароны типа «рожки» и вполне европейского вида огурцы. Остальные яства мне дотоле были малоизвестны, хотя живо напоминали две недели, проведенные когда-то среди суданцев в Объединенных Арабских Эмиратах. Между тарелками был разложен хлеб и круглые зелененькие лимончики. В пламенном порыве единения с семьей я отказался от ложки и вилки. Через пять минут после начала трапезы мои жалкие попытки наковырять кусочком хлеба хоть что-то существенное из общих тарелок заставили Любну и Надю сжалиться надо мной. Я был признан неспособным к самостоятельному приему пищи (что взять с «хаваджи»?). Поскольку за ложкой идти в дом было лень, сестры начали собственноручно загребать еду хлебом и передавать мне готовые мини-сэндвичи. Вскоре я уже вовсю командовал кормлением, корректируя периодичность и ассортимент набора пищи из тарелок.

За неспешной трапезой и разговорами время пролетело быстро. Во втором часу ночи я засобирался в обратный путь – в гостиницу, в Хартум. Мои попытки убедить отца Любны в том, что я хорошо запомнил дорогу, ни к чему не привели – в мой Atoz забрались все, за исключением мамы. На переднем сиденье расположился отец, сзади – три дочери. Всю дорогу семейство веселилось, подшучивая над моими первыми суданскими впечатлениями.

На въезде на старый мост между Омдурманом и Хартумом нас остановил постовой в военной форме. С наступлением полуночи на основных перекрестках столичной агломерации выставляются патрули, которые останавливают весь проезжающий транспорт для проверки документов. «Калашников» на плече и каменное лицо свидетельствовали о серьезности выполняемой работы. Увидев за рулем белого, солдат слегка опешил, но, быстро собравшись, потребовал документы. Все, что у меня было – это русский загранпаспорт и права, международность которых вызывала у меня сильные сомнения еще со времен автопробега по Эмиратам. Патрульный, сразу отказавшись от моего водительского удостоверения, с важным видом начал листать паспорт. Несмотря на то, что он несколько раз подносил паспорт к фарам, незнакомые буквы совершенно сбили его с толку. Выяснив у моих спутников, откуда я такой взялся, и перебросившись еще парой фраз с отцом Любны, обладатель «Калашникова» вернул мне документы и махнул рукой – проезжай.

Въезжая на мост, я заметил, что все водители выключают фары, оставляя только габаритные огни. Я решил последовать примеру остальных. В последующие дни я не раз видел, как встречные водители сигналили нарушителям этого правила, требуя выключить фары. У знакомых суданцев я так и не смог получить объяснения выключению света на старом мосту. Известно только, что охраняющие мост военные и полиция вправе штрафовать и задерживать водителей, игнорирующих это правило. На мой взгляд, яркий свет фар, конечно, может мешать встречным водителям на узком мосту, каждая авария на котором способна надолго затруднить транспортное сообщение между Хартумом и Омдурманом. Однако, как мне кажется, учитывая параноидальный страх суданских властей перед искусством фотографии, причину стоит искать в другом. Дело в том, что любая фотосъемка в Судане вызывает подозрение в шпионаже. Идущая на юге страны уже около 50-ти лет гражданская война, спровоцированная многовековой работорговлей, а позднее и политикой английской администрации, натянутые отношения новой суданской власти с мировым сообществом, обвинения в пособничестве терроризму и прочие дестабилизирующие факторы не раз приводили к различного рода диверсиям и провокациям в арабской части Судана. Жесткий контроль над населением и, особенно, иностранцами, атмосфера тотальной слежки и стукачества, подразумевает не только согласование с властями и регистрацию перемещений путешественников внутри Судана, но и запрет на фотосъемку стратегических объектов – мостов, дамб, административных зданий, военных объектов. В этом смысле, яркий свет фар может мешать охраняющим мост солдатам, которые находятся у обоих концов моста, различить свет фотовспышки при возможном нарушении табу на фотосъемку мостов. Но, еще раз повторюсь, это моя сугубо личная точка зрения, основанная лишь на собственных наблюдениях за суданскими порядками.

Как бы то ни было, в тусклом свете старых фонарей, освещающих мост, я разглядел проступающие сквозь асфальт рельсы. Дело в том, что когда-то этот мост был универсальным. Компания “Dorman, Long & Co. Ltd.”, Мидлсбро, Англия построила «Омдурман Бридж» по проекту и под руководством французского инженера Georges Camille Imbault в середине двадцатых годов. Шестисотметровый мост имеет три полотна. Главное – центральное – изначально было трамвайным(!). Трамвайная линия, построенная по приказу английской администрации под руководством европейских инженеров, почти весь ХХ век соединяла Омдурман и Хартум, проходя по набережной Голубого Нила почти до самой резиденции генерал-губернатора (позже – дворца президента Судана). Два ряда рельс на старом мосту до сих пор периодически показываются из-под плавящегося от потока машин и африканского солнца асфальта. По бокам, отгороженные массивными железными дугами конструкций моста, проходят еще два заасфальтированных полотна – сейчас по ним изредка проносятся мотоциклисты-нарушители или полицейские машины, спешащие по утренним пробкам, но в основном они пустуют, так как пешеходное и гужевое движение по мосту запрещено. А в былые времена эти два полотна были самыми оживленными транспортными артериями, соединявшими крупнейший в те времена суданский город Омдурман с новой столицей, восстановленной англичанами на месте разрушенного города работорговцев, – Хартумом. Далеко не каждый житель столичной агломерации мог позволить себе проезд в трамвае, так что движение пешеходов, ослов, повозок по узким крайним полотнам моста имело важнейшее значение для жизни города. Проезжали здесь и автомобили, количество которых до середины 40-х годов в Судане было просто смешным – около 800 штук.

Погрузившись в подсознательные рассуждения об истории Хартума, я, незаметно для себя, проехал мимо «Хилтона», ресторанчиков и парка, и, к удивлению моих пассажиров, вовремя свернул от реки в направлении своей гостиницы. Мои уверения в том, что дальше я доеду сам, и семейству пора ловить такси, чтобы вернуться домой, опять не подействовали. Договорились, что я доеду до гостиницы, они убедятся, что я запомнил дорогу, а потом я верну их на набережную, где они и поймают попутку. Сдав на «четверку» (один пропущенный поворот) экзамен на знание пути в гостиницу, я вернул Любну с отцом и сестрами на набережную. Через 2-3 минуты они уже сидели в кузове попутной «Тойоты Хайлюкс» и весело махали мне руками. Платить им не придется – даже глубокой ночью любая суданская попутка довезет пожилого мужчину с тремя дочерьми до нужного поворота бесплатно, даже если этот поворот на другом конце соседнего города. Старшее поколение в Судане уважают и ценят. Этому качеству суданского народа нам с вами стоит поучиться – вот о чем я думал, глядя на удаляющийся в сторону Омдурмана «Хайлюкс».

Итак, четвертый суданизм:

4. Отношение младших поколений к старшим в Судане строится на основе уважения к традициям предков, жизненному опыту, семейной иерархии, вне зависимости от конкретных поступков и социального положения тех или иных представителей разных поколений.

Самое страшное оскорбление для суданца – усомниться в правоте, мудрости, порядочности или здравом уме его родителей. Обсуждать здоровье и благополучие родителей тоже не желательно – суданцы очень боятся сглаза. Забота о покое и здоровье пожилого человека может заставить его родственников отказаться от обсуждения насущных жизненно важных проблем, по которым ему предстоит принять тяжелое решение. Пожилой человек всегда найдет место, чтобы сесть в транспорте или зале ожидания. Любой известный суданец с высоким социальным статусом, встретившись с простым стариком, как правило, прожившим долгую трудную жизнь и воспитавшим в среднем 5-7 детей, не посмеет вести себя иным образом, чем как внимательный и предупредительный сын-ученик по отношению к мудрому отцу-учителю. Стóит оговориться, что как у всякого правила, у этого, к сожалению, стали встречаться и исключения. Они часто основаны на усилившемся влиянии других культур, на межрасовой розни и других факторах, разрушающих суданские традиции.

Как и договаривались, доехав до гостиницы, я нашел одинокую телефонную будку, позвонил на мобильный Любне и сообщил, что я добрался.

Как всегда, находясь в каком-нибудь далеком городе, я получаю необъяснимое удовольствие от простых вещей, которые в Москве иначе как рутиной не назовешь. Удовольствие найти заправочную станцию, заплатить за бензин и дать на чай заправщику; удовольствие найти телефон-автомат, купить телефонную карту, разобраться в ней и позвонить куда-нибудь; удовольствие найти фаст-фуд, где никто не говорит по-английски, и заказать там что-нибудь; удовольствие колесить по городу на машине без особых планов и общаться с коренным населением; удовольствие наблюдать за городом и его жизнью, просто сидеть и созерцать. Какой организованный туризм сможет дать такие возможности? В тоже время, по сути, мы просто не ценим городá, в которых живем сами – ведь от всего этого можно получать удовольствие, не покидая их. Дело не в городе, дело в нашем подсознании и отношении к вещам вокруг нас.

Решив для полного кайфа еще и заправить свой автомобиль, я, наконец, направился в гостиницу, около которой вертелся уже почти час. У входа в гостиницу, расстелив прямо на вымощенном декоративным камнем тротуаре плетеный ковер и накрывшись простынями, спали несколько суданцев из числа тех, кто сидит днем у лавочек и гостиниц, ведя размеренные беседы и попивая чай. Стеклянные двери в гостиницу оказались закрыты. Я был слегка обескуражен. Постучав интеллигентно раза три-четыре, я начал с тревогой понимать, что место на ковре может пригодиться и мне. С ковра на меня дружелюбно посматривал пожилой суданец. Видя мои робкие попытки разбудить дежурного в отеле, не разбудив при этом пол-улицы, он встал, подошел к дверям гостиницы и с безмятежной улыбкой потряс их с такой силой, что я испугался за стекла. Через три минуты по лестнице к нам уже спускался сонный дежурный. Убедившись, что у меня все в порядке, пожилой суданец попрощался жестом и вернулся на ковер, где никто так и не проснулся от грохота стеклянных дверей. Дежурный был явно недоволен моим поздним приходом, а я слишком хотел спать, чтобы требовать кока-колы и идти на традиционный перекур на балкон, поэтому мы безмолвно разошлись в холле. Через несколько минут, приняв жизнеутверждающий душ, я уже спал.

Семья мне понравилась, я ей, видимо, тоже. Предстояло отдохнуть, чтобы с новыми силами впитывать впечатления, которые принесет новый день.